«Время, назад!» и другие невероятные рассказы - Генри Каттнер

— Хорошо, милый, так и сделаю.

— И еще раз повторяю: постарайся не выходить из себя!

— Постараюсь. — Пауза, а после нее: — Питер, милый!

— Да, любимая?

— Для тебя есть хорошая новость. Угадай какая? Работа! Должность управляющего «Клэр Бишоп филм компани» — если мы получим права на «Леди Пантагрюэль»!

Оуэн шумно выдохнул в телефонную трубку:

— Как ты это устроила?

— Ну я довольно долго решала этот вопрос. Ты трудился в коммерческой кинокомпании, заработал имя в определенных кругах, да и я рассказывала о тебе буквально всем, кому могла. Вчера вечером заручилась недвусмысленным обещанием главного спонсора. Осталось лишь получить подпись дяди Эдмунда. Что скажешь, милый?

— Ах! — сказал Питер, после чего состоялся недолгий сеанс вербальных поцелуев и объятий.

— Необязательно было так спешить, Питер. — С едкой улыбкой дядя Эдмунд поднял глаза от тарелки. — Овсянка дрянь, но есть ее и смотреть на твою овсяночную физиономию… — Он демонстративно передернулся. — Ладно, садись.

— Доброе утро, дядя. Доброе утро, доктор Крафт. Что насчет почты? Были интересные письма?

— Да, были, — ответил дядя Эдмунд. — Я получил предложение от «Метро». Хотят купить «Леди Пантагрюэль», предлагают на десять тысяч больше, чем мисс Бишоп. Ясное дело, я намерен… — Тут он дернул рукой, зацепился манжетой за молочник и вывернул его содержимое себе на колени.

От разъяренного возгласа задрожали стекла.

— Ясное дело, я намерен продать пьесу компании «Метро», как только Луис появится у себя в кабинете! — прокричал дядя Эдмунд, после чего подскочил и стал энергично вытирать брюки. — Питер, ты мой секретарь и обязан следить, чтобы вещи не стояли там, где могут причинить мне вред или неудобство. У меня имеются все основания запустить этим молочником в твою дурную голову!

Оуэн спокойно сунул руку в карман и перевел часы…

— …Получил предложение от «Метро». Хотят купить «Леди Пантагрюэль», — безмятежно сказал дядя Эдмунд, зачерпывая ложкой овсянку.

Оуэн перегнулся через стол и аккуратно подвинул молочник. Эдмунд пронзил племянника недовольным взглядом, но не успел ничего сказать, так как заговорил доктор Крафт, до сей поры погруженный в собственные мысли.

— Почти что вспомнил, — произнес он, созерцая ноготь большого пальца. — Погодите минутку… — Он крепко зажмурился. — По-моему, я знаю, где оставил моего бесценного Максля!

— На пляже! — взорвался Оуэн столь оглушительно, что дядя Эдмунд вздрогнул и едва не перевернул тарелку с овсянкой.

Доктор Крафт широко раскрыл глаза, поморгал и покачал головой:

— Нет, Питер, не угадали. Я оставил его… Погодите, ведь я же почти вспомнил…

— Вчера утром вы гуляли по пляжу, — сказал Оуэн. — Вам надо было подумать, и вы захватили с собою Максля, помните?

— Да, но я принес его обратно, — пробормотал доктор Крафт. — Нет-нет, я оставил Максля на… оставил его…

— На пляже, — твердо повторил Оуэн. — Вы не приносили его обратно. Помню, я еще обратил на это внимание. Подумал, что вы положили его в карман. Но вы не могли этого сделать, потому что на вас были одни лишь плавки. Все логично, ведь так?

— Что-что? — переспросил сконфуженный ученый муж. — Карманы? Нет, на моих плавках нет карманов, поэтому Максль не мог в них оказаться. Но я почти…

— Ну вот и все, — бойко перебил его Оуэн. — Вы сели на берегу, чтобы подумать, и поставили Максля рядом, чтобы он помог вам сосредоточиться, а когда обдумали все, что собирались, просто забыли про Максля, он так и сидит на камне. Если только его не смыло прибоем, — хитро добавил Питер.

— Ах, бедняжка мой Максль! — воскликнул доктор Крафт, ужаленный в самое сердце. Он отодвинул стул и поднялся на ноги. — Питер, Эдмунд, прошу меня простить. Бедняжку Максля смыло прибоем! Нет, нет, я уже бегу! Максль! — И он рысью припустил из столовой.

Штумм помрачнел и вернулся к овсянке, демонстративно игнорируя всю эту неразбериху. Оуэн кашлянул.

— Если хочешь привлечь мое внимание, — заметил Штумм, — не забывай, что ты разумное существо, а не безмозглая скотина вроде эрдельтерьера. Собачий лай — не лучший заменитель культурной речи.

Совладав с желанием уточнить у дяди Эдмунда, что ему известно о культурной речи, Оуэн вновь завел тактичный разговор о «Леди Пантагрюэль». Штумм же сказал, что получил более выгодное предложение и не намерен его обсуждать.

— Но в почте были одни счета, — дерзко подметил Оуэн.

— Придержи язык, — скомандовал дядя Эдмунд. — Базовый постулат неуниверсальности… — Тут он слегка оторопел перед значимостью темы, которую намеревался затронуть, передумал, полез во внутренний карман пиджака и достал конверт. — Ты видел не всю почту. Это письмо я распечатал, когда ты еле-еле притащился в столовую. Смотри, что написано. «Метро». — Он убрал конверт, как только к нему потянулся Оуэн. — Без рук. У меня нет ни малейшего желания потворствовать твоим замашкам, в том числе несносному любопытству.

Мысли Оуэна закружились в лихорадочном хороводе.

— Я же вижу, что там не «Метро» написано, — сказал он.

Дядя Эдмунд повернул конверт лицевой стороной к себе, чтобы убедиться в истинности своего утверждения, после чего едко спросил:

— Ты, верно, близорук? На, взгляни.

Оуэн бросился вперед, вырвал конверт из дядиных рук и выхватил из конверта письмо, а С. Эдмунд Штумм, в кои-то веки онемевший, оторопевший и объятый ужасом, сидел без движения, словно овсянка наложила на него злые чары.

Оуэну хватило одного взгляда на письмо, после чего он бросил бумаги на стол и усмехнулся, глядя на багровеющего Штумма.

— На десять тысяч больше, да? — осведомился он, в то время как дядя Эдмунд ловил ртом воздух. — Тогда почему в письме говорится, что, несмотря на вашу просьбу, студия «Метро» не имеет возможности увеличить сумму предложения шестимесячной давности, которое следует считать окончательным? Вы, дядя Эдмунд, враль.

— Питер Оуэн, — пробасил, задыхаясь, дядя Эдмунд, — тебе известно, что сейчас будет?

— В мельчайших подробностях, — самодовольно ответил Оуэн. Он уже достал голубые часы, произвел некоторые подсчеты, приготовился увернуться от молочника, перевел время на две минуты назад, и…

Все пошло кувырком!

Как во сне, только хуже. У Оуэна закружилась голова, он перестал ориентироваться в пространстве, ему показалось, что его утаскивают в доселе неведомое и нестабильное измерение, хотя он прекрасно понимал, что столовая осталась прежней — разве что Штумм вел себя в высшей степени неопрятно, засовывал в рот пустую ложку и вынимал ее изо рта, полную овсянки, выкладывал содержимое ложки на тарелку, после чего повторял сей омерзительный процесс.

А доктор Крафт, по всей видимости сдуревший из-за расставания с каменным лягушонком, вбежал в столовую спиной вперед, рухнул на стул и вскоре начал имитировать неряшливые пищевые привычки хозяина дома. После этого оба — и